Среди книг, обязательных к прочтению, в личном списке Хемингуэя были «Анна Каренина», «Война и мир» и «Братья Карамазовы».
В моём любимом романе A Moveable Feast («Праздник, который всегда с тобой») Эрнест Хемингуэй описывает свои впечатления от прочтения русских писателей в переводе. Благодаря щедрости хозяйки книжного магазина Shakespeare and Company, он открыл для себя Тургенева, Гоголя, Толстого, Чехова и Достоевского. Он довольно хлёстко сравнивает творчество авторов разных стран в пользу наших гениев.
Сначала был Тургенев:
I started with Turgenev and took the two volumes of A Sportsman’s Sketches and a nearly book of D.H. Lawrence, I think it was Sons and Lovers, and Sylvia told me to take more books if I wanted. I chose the Constance Garnett edition of War and Peace, and The Gambler and Other Stories by Dostoyevsky.
Я начал с Тургенева и взял два тома «Записок охотника» и, если не ошибаюсь, один из ранних романов Д. Г. Лоуренса «Сыновья и любовники», но Сильвия предложила мне взять еще несколько книг. Я выбрал «Войну и мир» в переводе Констанс Гарнетт и Достоевского «Игрок» и другие рассказы.
Затем Антон Павлович:
From the day I had found Sylvia Beach’s library I had read all of Turgenev, what had been published in English of Gogol, the Constance Garnett translations of Tolstoi and the English translations of Chekov. In Toronto, before we had ever come to Paris, I had been told Katherine Mansfield was a good short-story writer, even a great short-story writer, but trying to read her after Chekov was like hearing the carefully artificial tales of a young old-maid compared to those of an articulate and knowing physician who was a good and simple writer. Mansfield was like near-beer. It was better to drink water. But Chekov was not water except for the clarity. There were some stories that seemed to be only journalism. But there were wonderful ones too.
С тех пор как я обнаружил библиотеку Сильвии Бич, я прочитал всего Тургенева, все вещи Гоголя, переведенные на английский, Толстого в переводе Констанс Гарнетт и английские издания Чехова. В Торонто, еще до нашей поездки в Париж, мне говорили, что Кэтрин Мэнсфилд пишет хорошие рассказы, даже очень хорошие рассказы, но читать ее после Чехова – все равно что слушать старательно придуманные истории ещё молодой старой девы после рассказа умного знающего врача, к тому же хорошего и простого писателя. Мэнсфилд была как разбавленное пиво. Тогда уж лучше пить воду. Но у Чехова от воды была только прозрачность. Кое-какие его рассказы отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны.
А вот и Достоевский:
In Dostoyevsky there were things believable and not to be believed, but some so true they changed you as you read them; frailty and madness, wickedness and saintliness, and the insanity of gambling were there to know as you knew the landscape and the roads in Turgenev, and the movement of troops, the terrain and the officers and the men and the fighting in Tolstoi.
У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам, –слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск, театр военных действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого.
Лев Николаевич:
Tolstoi made the writing of Stephen Craneon the Civil War seem like the brilliant imagining of a sick boy who had never seen war but had only read the battles and chronicles and seen the Brady photographs that I had read and seen at my grandparents’ house. Until I read the Chartreuse de Parme by Stendhal I had never read of war as it was except in Tolstoi, and the wonderful Waterloo account by Stendhal was an anaccidental piece in a book that had much dullness.
По сравнению с Толстым описание нашей Гражданской войны у Стивена Крейна казалось блестящей выдумкой больного мальчика, который никогда не видел войны, а лишь читал рассказы о битвах и подвигах и разглядывал фотографии Брэди, как я в свое время в доме деда. Пока я не прочитал «Пермскую обитель» Стендаля, я ни у кого, кроме Толстого, не встречал такого изображения войны; к тому же чудесное изображение Ватерлоо у Стендаля выглядит чужеродным в этом довольно скучном романе.
И снова о Фёдоре Михайловиче:
‘I’m going to try The Brothers again. It was probably my fault.’
‘You can read some of it again. Most of it. But then it will start to make you angry, no matter how great it is.’
‘Well, we were lucky to have had it to read the first time and maybe there will be a better translation.’
– Я собираюсь еще раз взяться за «Братьев Карамазовых». Возможно, дело не в нем, а во мне.
– Сначала все будет хорошо. И довольно долго. А потом начинаешь злиться, хоть это и великая книга.
– Что ж, нам повезло, когда мы читали ее в первый раз, и, может быть, появится более удачный перевод.
Безусловно, не все переводы настолько хороши, чтобы заменить общение с писателем на его языке. Но любопытно узнать мнение Нобелевского и Пулитцеровского лауреата о трудах великих русских.
Хемингуэй был убеждён, что нет смысла соревноваться а мастерстве с современными авторами, но непременно учиться у великих, чьи произведения помнят веками.
